Яд Борджиа [Злой гений коварства] - Мартин Линдау

Мигуэлото машинально повиновался приказанию чародея, а Цезарь, смело выступив вперед, прыгнул в круг и, скрестив руки, остановился там с решительным, или, скорее, скептическим видом. Чародей вошел тогда в крайний круг, опустился на колени, вынул из-за пазухи восточную книгу, разрисованную волшебными знаками, схватил единственный принесенный им факел, сунул его в песок и потушил.

Пещеру теперь освещал лишь слабый свет, распространявшийся от огня, под жаровней колдуна, от которой поднимался густой, благовонный дым. Альфонсо наблюдал за всем происходившим и под влиянием веры в силу колдовства, распространенной в те времена, чувствовал робость, которую может возбуждать ожидание пришельца из неведомого мира. Что касается Цезаря, то, несмотря на страх, естественно возбуждаемый своим преступлением, он с мужеством ожидал результата страшного опыта и лишь несколько раз бессознательно пробормотал:

– Пусть бы он принял любую форму, только бы не эта темнота! Тогда я не стану ничего бояться!

– Тише, тише! Не мешайте сестрам слушать мою речь, – с досадой произнес колдун и продолжал чтение своей книги, понятное только ему и колдуньям.

Вскоре послышалось рокотанье, похожее на отдаленные раскаты грома и постепенно приближавшееся, а по песчаному полу и могилам в стенах пещеры забегали огненные языки и стали вырисовываться светящиеся иероглифы. Между тем, чародей спокойно читал, не поднимая головы, а ведьмы продолжали петь, причем их голоса уподоблялись вою морских волн во время бури.

Вдруг жаровня с куреньями вспыхнула и зашипела, точно в ней клокотали пестрые змеи, извивавшиеся в пламени. Пещера наполнилась одуряющим дымом, который вызвал странную истому даже у Альфонсо. Это ощущение продолжалось недолго, но вызвало мечтательное забытье. Вскоре Альфонсо показалось, что он видит легионы отвратительных призрачных фигур, мелькавших вдоль стен пещеры, реявших в ней. Большинство этих призраков делали презрительные жесты или насмешливо ухмылялись, кивая на молчаливые человеческие фигуры, находившиеся в магических кругах.

– Все напрасно, – тихо пробормотал Савватий. – Духи пренебрегают вашими посулами, не хотят принимать ничего кроме свежепролитой крови детей и юных дев, и не согласны отвечать. Ведьмы, заклинайте своего отца, жестокого старого чародея, чтобы он подал нам помощь, потому что он, наверное, находится между этими духами.

– Это – неправда! – закричала Морта. – Эти духи не похожи на детей нашего племени, а твои соплеменники были всегда хуже чумы ненавистны нашему отцу.

– Прибавить мандрагоры! – поспешно сказал Савватий. – О, наша ворожба еще сильна. Пот с правой руки убийцы в пламя! Говори, Цезарь. Напомни им об ужасных деяниях, которыми ты заслужил их благоволение и помощь. Говори, иначе у меня не станет власти удерживать их, или принуждать к повиновению.

– Страданиями, пожирающими мою душу, невестой Христовой, взятой мною от Его алтаря, диким проклятием султана Зема, кровью своего брата заклинаю вас! – воскликнул Цезарь и при виде постепенного исчезновения призрачных сонмов продолжал с возрастающей яростью: – Ну, демоны и духи, слушайте меня! Ради отвратительных наветов и клеветы, возведенных мною на верховного главу, ненавистной мне церкви, велите явиться передо мною духу, которого я требую.

Наступило жуткое безмолвие, а потом раздался общий крик, вырвавшийся у всех присутствующих, не исключая колдуна, но, кроме Цезаря, стоявшего неподвижно, как статуя, когда из галереи над противоположной стеною пещеры показался тусклый, призрачный, синеватый свет и в нем слабые очертания доспехов, плаща и роскошного одеяния, обагренного кровью. Среди них были чуть заметны расплывчатые черты лица.

– Ангел или дьявол... кто бы ты ни был! – прохрипел Цезарь. – Да, да, это – он, каким мы оставили его в склепе церкви Пресвятой Девы!.. Джованни!.. Брат!.. Нет, я не хочу называть тебя братом, – продолжал он тоном безумца, бредящего в своей каморке. – Останься!.. Говори, или моя душа разорвется среди этого молчания. Говори: оттого ли мучишь ты меня так жестоко, что был убит в смертном грехе, в объятиях женщины из проклятого племени? Разве твоя душа не может найти покоя и не в том ли состоит твое адское мучение, чтобы ты создавал мне ад на земле? О, говори, скажи мне: какое покаяние, какие молитвы, сколько бесчисленных обеден могут доставить мне прощение, а тебе загробный покой?

– Цезарь! – послышался наконец тихий неземной голос, словно выходивший из глубины могилы, но звучавший кроткой скорбью.

– Я здесь! – безумно крикнул братоубийца.

– Сбрось это платье, в котором ты уподобился Каину, первому убийце, облекись снова в свое священническое одеяние, предоставь свою сестру каждому, кого изберет ее любовный каприз, хотя бы последнему из твоих слуг!.. Проводи свои дни в покаянии, молитве и богоугодных делах, в беспрерывном старании загладить и опровергнуть отвратительные наветы, распространенные твоею испорченностью, тогда Небо еще может умилосердиться над тобою.

– Никогда! Никогда! Никогда, дьявол! Ты нарочно принимаешь этот дружеский облик, чтобы терзать меня! – безумствовал Цезарь. – Скажи мне, что, сделавшись повелителем Италии, я должен освободить Гроб Господень из рук неверных или погибнуть в этой борьбе, и одарять Божьи храмы, чтобы в них совершались моления за твою душу, отошедшую не в мире. Да, сделай самое худшее, что ты можешь, уничтожь меня, я все-таки стану противиться тебе. Мальчик, ты был так любим и так прекрасен! Да, хоть ты и дух, я также хочу помучить тебя. Удались в свой могильный мрак, когда венец первого Цезаря будет возложен на меня, когда Лукреция, как императрица, в величии своей красоты воссядет со мною на трон, когда весь свет – из любви или страха, мне все равно – воскликнет: «Хорошо сделано!»

Но, едва он произнес эти слова, видение исчезло во мраке, испустив протяжный и скорбный вопль, звучавший как прощанье со всякой надеждой.

Тусклый, багровый свет в жаровне, померкший при неземном сиянии, показался теперь снова, и Альфонсо, остававшийся в полуобморочном состоянии, почувствовал, что наступило продолжительное молчание.

– Дон Савватий, – заговорил наконец Цезарь удивительно твердым голосом, – Дай-ка нам свет! Это – странное мороченье. Слышал ли ты, что говорил красиво наряженный дьявол?

– Цезарь, послушай меня, – прохрипел чародей, – ты видел настоящего духа. Мое колдовство не могло вызвать его. То был дух с небес, хотевший напомнить тебе о раскаянии, и я умоляю тебя: покайся и спаси свою душу от палящего огня, который пожрет ее.

– Ты подаешь мне добрый совет! – с диким хохотом воскликнул герцог. – Раскаяние. Постричься в монахи? Не так ли? Бормотать обедни и толкнуть Лукрецию в объятья первого встречного нищего, который приглянется ей, – пожалуй сумасбродного молодого англичанина или бесчувственного шпиона из Феррары? Вздор! Разве ты забыл, что сам же показывал мне потомство Лукреции в виде венценосцев и с крестами, перед которыми меркли короны цезарей?

– Помню, – простонал чародей.

– Ну, значит, ты получил мой ответ, – задыхаясь произнес Цезарь. – Но дай мне испытать еще раз силу твоего могущественного искусства. Прикажи своим духам показать мне образ мужчины, которого Лукреция любит или должна любить, чтобы мы, повинуясь воле духов, не ошиблись в ее женихе.

– Это напрасно! Злые духи утомлены и не захотят больше повиноваться моей ворожбе, – ответил Савватий, медленно выпрямляясь и осматриваясь вокруг с нервным содроганием.

Иоаннит впервые заметил удивительную перемену в голосе колдуна. Этот голос стал теперь сильным, печальным, благозвучным и поразительно напоминал голос отца Бруно.

– А я говорю тебе, что они согласятся! Произнеси слово заклинания! – с безумной торопливостью настаивал Цезарь. – Спроси только, не иоаннитский ли это рыцарь. Но нет, этого не может быть! Разве не пыталась Лукреция отравить его в день турнира?

– Нет, я могу доказать тебе противное, – воскликнул Савватий. – Я сам приготовил напиток для одного соперника, хотевшего навлечь на него позор в тот злополучный день. Но не принуждай меня! Раздраженные духи послушаются только тех слов, которые поколеблют гору над нашими головами.

– Можешь поколебать весь мир, если желаешь, только удовлетвори меня! – воскликнул Цезарь.

– Хорошо, я сделаю, что могу, но, думаю, духи не послушаются, – и Савватий начал произносить свои заклинания, но слабым голосом и с видимой неохотой.

Альфонсо находился в не менее мучительном беспокойстве, чем герцог. В своем нетерпении, забыв всякую осторожность, он вышел из своего убежища, чтобы посмотреть, что будет. Хотя в пещере было совершенно темно и пламя под жаровней отбрасывало лишь небольшой круг света, в котором виднелась согбенная фигура колдуна да горели в багровом отблеске край одежды Цезаря и кончик его султана из перьев, однако, на беду, огонь внезапно вспыхнул и отбросил яркий отблеск на иоаннита. Еврейки, в страхе отвернувшиеся от призрака, пронзительно вскрикнули, а Цезарь и чародей в испуге оглянулись назад и на одно мгновение ясно увидали Альфонсо, прежде чем он успел спрятаться. Рыцарь вспоминал потом, что Цезарь кивнул ему с удовольствием и насмешкой, как будто узнал его, а Савватий, застонав от страха, рухнул наземь без чувств.